ОБЪЯТЬ НЕОБЪЯТНОЕ

Было темно и тепло.
Ветер нес откуда-то странные запахи, самым сильным из которых был запах карвалола.
Вера ощутила, что сидит на чем-то деревянном посреди улицы в каком-то темно-темном городе. Он вглядывалась вдаль и не видела ни единого светлого пятнышка. Все было черно. Больное, уставшее сердце ничего не подсказывало ей. Была ли это Вена, Афины или ее родной городок... Где она и что с ней?
Внезапно черный воздух шевельнулся рядом с ней и она услышала громкий вздох, а потом голос:
- Благополучие, несчастие, бедность, богатсво, радость, печаль, убожество, довольство суть различные явления одной исторической драмы, в которой человеки репетируют роли свои в назидание миру.
- Прут?! - захлебнулась Вера вязким темным воздухом. - Ты? Вы? Все еще со мной?!
- Я должен быть с вами до самого исхода.
- Разве это - не исход? Я попала во тьму и пребуду в ней вечно...
- До истечения последнего, третьего дня осталось меньше часа. В полночь все решится.
- В полночь. - тихо сказала Вера. - Значит, я уже не увижу утра.
- Смерть и солнце не могут пристльно взирать друг на друга.
- Отчего вы печальны, Прут? Я никогда не видела вас по-настоящему печальным.
- А я никогда не видел вас по-настоящему счастливой, даже когда исполнял все самые заветные желания. В глубине всякой груди есть своя змея. Я впервые за много веков охвачен болью. Я не сумел развеселить вас, Вера.
- Что вы, Прут! Не представляете даже, как весело было мне с вами! В "Колонаде" и в Вене, на наших прогулках и в магазинах. Помилуйте, я никогда столько не смеялась. Вы лучший в мире... лучший в мире ...
- Шут. Я шут, Вера. Все свои жизни я посвятил одной единственной улыбке женщины. Я приходил на эту Землю из раза в раз в облике циркача, шарманщика, комедианта, писателя, художника, летчика и все делал для того, чтобы заставить ее смеятся...
- Так вы были... человеком?
- А я и сейчас всего лишь человек. Только раньше я служил земным королям, а сейчас на службе у небес.
- И что же она ни разу не засмеялась?
- Нет. Впрочем, она смеялась, конечно, но улыбка ее всегда была омрачена чем-то, что не под силу было мне излечить. Хотя... Каких только спектаклей я не ставил для нее, каких смешных песен не писал, каких не оставлял в небес художеств в небесах хвостом моего самолета... А однажды даже соорудил памятник...
- И что же?
- Все повторялось. Она ускользала от меня в какую-то темную бездну, она уходила, улыбаясь или плача от моих выдумок, но всегда далекая, всегда не моя и вечно несчастная... Не понятая сама собой, измученная загадкой собственной боли, часто близко стоящая у разгадки, но всегда слишком уставшая, чтобы сделать последний шаг... И тогда я попросил у Бога милости. И милость его была столь безгранична, что он постелил мне под ноги небеса и сделал меня другом своим. Это же так просто быть другом Бога, Вера! Если бы только люди понимали это, земля захлебнулась бы счастьем и сделалсь небом! И я познал всю благодать и красоту Его. Я увидел творения Его, самыми прекрасными из которых оказались люди. Люди - кусочки, Бога, знаете ли, Вера? Они светятся изнутри, они не могут не создавать, не писать, не рисовать, не петь! О, как прекрасны те из них, которые дают Ему руку и покорно идут за Ним туда, где все дозволено... Где нет границ для рождения божественной благодати! Где стихи выплескиваются из горла, как белое молоко из кувшина, где картины пишутся солнечными лучами, где музыка создается из трепета развевающихся по ветру волос, Вера... был ли я счастлив? Счастлив ли я? Конечно. Нет в моей душе иного ответа на этот вопрос. Я счастлив, ибо я кусочек Бога. Я - Бог, а Бог не может быть не счастлив. И рассыпая осколки себя в этот мир, создавая из этих осколков нас, Он никогда, никогда-никогда, не желал нам страданий, мук, горя... Никогда! Это все придумали мы! Сначала поклоняясь мукам, как чему-то благородному, затем выдумав, будто жизнь - это ад на Земле и, наконец, окончательно запутавшись, смирились со своей дурацкой ошибкой, с горьким пороком неумения быть счастливыми, мы болели и умирали, мы рыдали от ужаса и горя, мы ненавидели, мы жрали мрак, не понимая, не видя, как Он любит нас... Как сильно Он любит нас!
Я был счастлив. Но я не мог забыть ее. Ее, бывшую олицетворением этого странного мира, где по вине свободных, богоподобных людей вдруг все пошло не так... Я любил ее. Я люблю ее. И я попросил искупления. Шанса для нее и для всей земли. Когда-то Бог уже давал шанс, но немногие спаслись... И все-таки были, были спасенные!... Но не все... Почему-то не все.. И я попросил еще один шанс. Я знал, что она должна умереть, исчерпав запас благодати, нисходившей и отвергнутой. Я знал. И я попросил встречи, чтобы все изменить. Чтобы дать ей, бедной, понять такую простую истину ее несчастий и спасти себя, спасти себя, спасти этот мир.
Но на исходе третий день, любовь моя. А ты молчишь и ты несчастна. И я... Я впервые за тысячу лет ощутил себя бессильным и потерянным. Третий день на исходе. А мы с тобою в темноте. Но все пройдет. Помни. Все когда-нибудь станет светлым, даже если это произойдет через милиарды лет, когда ни этого мира, ни даже тех небес уже не будет. Даже если Бог изменит свой лик. Все станет когда-нибудь светлым. Ибо даже перед лицом полночи я верю, что можно...Я верю, что можно.. Можно, Вера... Объять необъятное!
Ошеломленная признанием, вдруг откупоренная, как бутылка старого вина, Вера вспомнила все.
Искрометные комедии, которые играл он на подмостках лучших театров, песни, солнечные и радостные, по утрам, вравающиеся в ее окна, узоры, оставленные в небе его самолетом, брызжущие светом картины и памятник, этот смешной памятник, который он придумал и создал для нее. Всадник, сидящий на лошади, вставшей на дыбы. Все собирающийся куда-то скакать и заставший, застывший на века в этой позе...
Он вспоминала его лица, его облики, его повадки, каждый раз новые в каждой новой жизни, но полные такой безудержной энергии и надежды, надежды на ее исцеление... А она...
Почему она каждый раз шла мимо, иногда даже не услышав его песни, не увидев блеска его глаз... С точностью до самых мелких деталей она вспоминала улицы и бульвары, которыми шла от него, удаляясь все дальше и дальше, поглощенная своим неизбывным оцепенением, придуманным горем, напускным равнодушием... Она вспоминала таверны, дворцы, сады, подвалы, лестницы такими, какими она никогда их не видела. Полными света и серебряного детского смеха, весны и запаха шоколада, каких-то блестящих выдумок ее невидимого Ангела... разноцветные шляпки, радуги, обрывки стихотворений, деревяные домики... Боже! Как можно было жить все эти жизни, даже не заметив этого?! Как можно было не радоваться появлению росы на траве и полету пчел над цветами, и грохоту автомобилей в озаренном электричеством городе и пыльному запаху кулис и всему-всему-всему на свете?!!!
- Боже! - умываясь слезами, кричала Вера. - Отчего так поздно ты даришь мне отблески этих воспоминаний. Я умру через несколько мгновений. Как жаль, Прут!
- Не жалей, любовь моя.... Все пройдет. И все вернется. Все когда-нибудь станет светлым... а сейчас ты должна принять исход...
- Исход... - тихо повторила Вера, кинувшись на шею Прута, моментально узнавая этот непознанный запах цветущих вишен, вносивший в ее жизнь радость, радость, столько веков отметаемую, отметаемую и вдруг...
И вдруг ей открылось!!! Самый большой, самый страшный грех столько жизней лежавший на ее плечах непосильным грузом предстал перед ней во всем ужасе и бездарности.
- Подарок! - закричала Вера. - Подарок! Жизнь! Я хочу жить! Я не хочу умирать! Как жаль, что нельзя... объять необъятное... Великий организатор не сможет изменить существующего порядка и даже если я отправлюсь на самое прекрасное из всех небес, как жаль, что нельзя повторить своей земной жизни с тобой, Прут... Мой возлюбленный, давший мне мир... Мой ветер, моя свобода... Как горько и радостно вдруг понять всю глубину моей истерзанной, истомившийся в тюремный затворках души любви к тебе. Я люблю тебя! И я хочу жить! Но... как жаль, что нельзя объять необъятное...
И уже ощутив волну немыслимой сердечной боли, подкатившейся из самых недр земли, Вера встала на колени перед Прутом, обняла его ноги и на секунду застыв, взвилась вверх, обжигая поцелуями его губы и просветленная близостью смерти растоворилась в мгновении...

ЭПИЛОГ

- Врача! Врача! - страшно кричал Прут из темноты, а перед глазами Веры проносились слова, лица и слезы. Мир, отданный ей и ею отвергнутый.
Чудеса мироздания.
Глубина мудрости и пронзительная простота любви.
Юный Чехов, не умеющий танцевать, загадочный Булгаков, умеющий слушать, озаренная солнцем Вена, Певунья, Шенбрунн, мальчик, лошадь, и этот последний всплеск из темноты. Всплеск жизни...Жизнь, жизнь...
- Жизнь. - сказал доктор голосом бармена. - Жизнь. Ничего серьезного. Она немного переволновалась. Вот... Это нашатырь... Нехорошо болеть в такой чудесный день. Очнитесь, Вера...
Она открыла глаза и прямо в лицо ей ударил запах и цвет искрящихся белых вишен. Чуть поодаль стоял дом, увитый виноградником, который совсем не походил на больницу... Еще бы походить ему на больницу, когда помещик, много лет назад строивший дом и разбивавший чудесный парк желал лишь одного - осчастливить свою любимую до безумия жену, сделать каждый ее день - днем весны, а каждый вздох - головкружительным вишневым блаженством...
Вера увидела спину доктора, шедшего по тропинке через парк. Халат его был распахнут и ветер, часто подымая полы, открывал взору черную рубашку и потретый вишневый жилет. Доктор шел по направлению к больнице, блаженно разглядывая бутылочку с нашатырным спиртом, точно она тоже пахла весной....
Рядом с Верой сидел человек в полосатой больничной одежде с постным выражением лица. Вера улыбнулась ему, как улыбаются новорожденные, приходя в этот мир.
- Что я здесь делаю?! Неужели я прощена?! Неужели не сон?!
- Что вы здесь делаете?! - недоуменно переспросил человек с постным лицом. - Мне ли понять женскую логику? Вы же давали себе слово не гулять в парках, где ошиваются все эти с постными лицами... И буквально через пять минут вам приходит в голову фантазия потерять сознание именно в этом парке, именно на этой скамейке, именно под этой вишней? Если вы хотели напугать меня, то надо сказать у вас получилось. Вам удалось.
- Что удалось? - разрываясь от счастья, тихо спросила Вера.
Прут ничего не ответил, кивнув ей на белую искрящуюся вишню.
- Объять необъятное. - громко сказали раскрытые цветы и стали ронять на нее лепестки, осыпая благодатью и неисцелимым блаженством подарка...
- Объять необъятное... - без конца повторяли они.